-4-

Природа не терпит совершенства. Все время стремясь к нему и никогда не достигая. Всегда, всегда что-то портит картину, нарушает гармонию, искажает линии. Природа несовершенна. А человек – венец ее творения, ее ахиллесова пята… Но голос певицы был совершенен. Настолько, что Эрику, судорожным движением схватившемуся за портьеру, было физически больно его слышать. Тяжесть проклятия: дарить другим крылья, для которых сам слишком тяжеловесен, слишком придавлен к земле… Это было выше его сил – он заставил себя не слышать, не слушать, не думать, не чувствовать… он вернулся в темноту.

Но что-то изменилось. "В окружающем мире" – говорил он себе, но правильный ответ был совсем рядом. "В нем самом…".

***

Обнаженной ладонью она дотронулась до зеркала. Такие простые ощущения: холодное прикосновение к стеклу, несколько глотков воды из хрустального графина, запах свежесрезанных цветов… он тоже любил цветы. Цветы, которые дарили ей поклонники, а она, в приступе дурного настроения порой разбрасывала по всей гримерной. Часть попадала и ему в лицо, а он только улыбался, когда думал, что она не видит. Он всегда был рядом… он просто знал, когда нужно было это "быть рядом". Он был… Музыка… Цветы… Его голос…

***

Другая женщина, в другом доме, тоже дотронулась до шикарного зеркала в полный рост, потом прижалась к нему щекой. Как если бы, обнимая свое призрачное отражение, она могла бы… Теперь она знала, что Он – человек, а люди не живут в зеркалах. И этот жест ее, полный детского отчаяния, не мог склеить то, что было безжалостно разбито. Она снова посмотрела на себя: испуганную, потерянную, и разрыдалась, по-детски самозабвенно.

Светловолосый юноша – образец аристократизма в глазах общественности – обнял ее за плечи, пытаясь успокоить.

– Кристина… Кристина… не плачь, Кристина. Это зеркало, да? Оно заставляет тебя вспоминать об этом кошмаре… Я прикажу от него избавиться, хочешь? Хочешь, мы избавимся от всех зеркал в доме? Я сделаю все, что ты захочешь.

– Он… Он погиб, Рауль. Из-за меня. Все из-за меня…

Дрожащими руками она подняла с пола скомканную газету. Неуклюже расправила:

– Видишь?

"Ну, и что?" – ему хотелось крикнуть эти слова в лицо своей возлюбленной, но он сдержался – не здесь, не сейчас.

– Это… это еще один его трюк, чтобы ты вернулась. Кристина, не верь, почему ты решила, что это – именно он?

– Я знаю, – как в трансе повторила она. – Он погиб. Я его убила.

Но в объятиях Рауля было так спокойно, так безмятежно… Кристина закрыла глаза, и слезы потихоньку остановились, как останавливается случайно пролитая кровь. Ведь слезы не вернут Эрика, слезы только расстроят ее мужа, а он так старается во всем ей угодить. Так зачем же плакать?

***

Впервые за долгое время темнота стала ему мешать. Эрик давно сдружился с ней, ведь темнота милосердна. Это свет жесток, безжалостен, он выжигает все вокруг, он несет погибель. Свет был безжалостным прокурором в его тюрьме, ни на секунду не позволяя ему забыть правду. У темноты правды не было вовсе. Только милосердие. Он часто разговаривал с темнотой, самым внимательным и понимающим собеседником во всем мире. Особенно после того, как кроме темноты больше ничего не осталось. Но сейчас ему захотелось света. Эрик улыбнулся; что-то слишком много улыбок в последнее время, наверное, он уже превысил норму за неделю. "Ну, и что?" – оборвал он сам себя. – "Что в этом такого? Человек устает от однообразия". И зажег свечу. Неровное пламя вздрогнуло пару раз – и погасло. Но Эрик не сдавался, защищая слабый огонек от сквозняка, и вскоре свеча разгорелась.

Пламя было золотым и теплым. И в нем было больше жизни, чем во всем, что его окружало. Маленькое беззащитное существо – один порыв ветра, и его не станет, но сколько силы оно в себе содержит. Сколько… разрушения. Эрик вздрогнул и погасил свечу, а перед глазами стояла стена пламени, уничтожающая все на своем пути.

Нет. Не сейчас. Возможно, завтра…

***

– Я его видела!

– Не может быть!

– Я клянусь! Призрак Оперы! Я его видела!

– Где? Когда?

– В ложе номер пять, конечно. Мадам Жири, я его видела!

– Неужели? В таком случае, вы уверены, что обратились к правильной аудитории? В полиции ваш рассказ будет иметь больший успех. Если, конечно, вы готовы обратиться в полицию.

– Ой! Я не знаю, ведь мне могло показаться.

– Вот именно: вам могло показаться. А теперь я жду от ваших ног той же прыти, которой обладает ваш язык.

– Да, мадам…

Женщина в неизменном черном платье проводила взглядом своих подопечных и устало прислонилась к стене. Как он мог быть столь неосторожен? Убедившись, что за ней никто не следит, она спустилась в свою комнату и левой рукой написала несколько строк на листке бумаги. Тот, кому было адресовано послание, непременно найдет его… если это действительно был он.

"Эрик, умоляю вас, будьте осторожны. Вас могли видеть. Один неверный шаг вас погубит".

-5-

Потребности человеческого организма ограничены. Весьма ограничены, если не брать в расчет всего лишь одну из многочисленных частей человеческого тела. Под названием душа. Эта часть – самая требовательная из всех, ей невозможно отказать.

Эрик проснулся, чувствуя себя немного лучше прежнего, за одним исключением. Он должен был услышать, как она поет, хотя бы раз. Убедиться в том, что это был не сон, или развенчать новорожденный миф раз и навсегда. Невозможно вложить душу в пустоту… или возможно?

Они похожи в чем-то: дива Карлотта, ныне – Призрак дивы и он сам, Призрак Оперы, ныне – Призрак Призрака. Бездушная оболочка, внезапно обретшая содержание и видимость оболочки, обладавшая душой когда-то, но теперь утратившая ее. Но так ли бездушна была певица? И так ли уверен Эрик был в собственной смерти?

Все ответы находились сверху, в том мире. И, если они не спешат спускаться в глубины его подземелья, что же, Призрак готов взойти к ним. В конце концов, кто как не он, обладал талантом оставаться в тени даже при солнечном свете.

***

Карлотта стояла в глубине сцены, глядя в зрительный зал… пустой зрительный зал. Огромное безмолвное пространство перед ней, казалось, хранило смех и слезы, шелест аплодисментов и мягкий шорох ткани, музыку; разлитую между рядами. Раньше, стоя здесь, она чувствовала себя всемогущей. Одной силой своего голоса она управляла сердцами сотен людей, как королева – послушными подданными, заставляла их чувствовать и верить. Да, она была королевой. Тогда – у нее был весь мир. Теперь – весь мир без одного-единственного человека, чье имя уже успели забыть. Но теперь она пела лишь для него. Как если бы он мог ее слышать.

Она взяла несколько нот, чтобы заглушить слезы, и настороженно замерла… Ее чувства были обострены в последнее время, будто обнажилась одна из скрытых раньше струн души, вибрировавшая в ответ на любое прикосновение извне. Что-то живое следило за ней, затаившись. Не призрак прошлого, не овеществленный страх одиночества… на сцене был кто-то еще. Была ли это игра теней или краем глаза она уловила движение? Она резко обернулась, вглядываясь в темноту.

***

Все произошло очень быстро, за несколько секунд, возможно. Обгоревшие доски, казавшиеся прочными с виду, не выдержали ее веса. Эрик действовал импульсивно, ни на секунду не задумываясь о последствиях своих действий. Возможно, его подтолкнула мысль, что в этом месте, столько уже выстрадавшем (и его стараниями) не должно больше быть смертей. Фигура женщины, на секунду зависшая над пропастью с отчаянно протянутой рукой… ему хватило и секунды. Чуть не вывихнув ей запястье, Эрик с силой рванул ее на себя. Под их общим весом соседние уцелевшие доски затрещали, подаваясь. Прижав окаменевшую от ужаса Карлотту к себе, он прыгнул (как огромная летучая мышь – крылатый вампир с жертвой в когтях). Доски опали внутрь, в ощетинившуюся деревянными клыками темноту, но Эрик и его ноша оказались вне досягаемости… в темноте. Мысленно он уже проклинал себя за глупую неосторожность. Какое ему дело до этой напыщенной дивы и ее лицемерных слез? Не глядя, он подал женщине руку.

– Благодарю вас, сударь, – ее голос прозвучал напряженно, холодно.

Эрику вдруг стало болезненно очевидно, каково для Карлотты, пусть даже тени прежней Карлотты, оказаться в столь унизительном положении.

– Надеюсь, вы не ушиблись, мадам, – он резко наклонил голову, будто прощаясь, и еще вернее пряча лицо, но она поймала его за рукав.

– Подождите, – голос Карлотты прозвучал требовательно, настойчиво. – Кто вы?

Ее пожатие было неожиданно твердым, уверенным, будто она и вправду имела право прикасаться вот так к совершенно незнакомому человеку. Человеку, который, кстати говоря, ненавидел, когда до него дотрагивались. Конечно же, ведь она не привыкла, чтобы ей отказывали. От таких привычек отвыкнуть трудно.

Вырвавшись сейчас, он сломал бы ей руку. Эрик вдруг поймал себя на мысли, что не может оторвать взгляд (он продолжал старательно прятать лицо, скрытое полумаской) от ее руки, изящной, гибкой.

– Осмелюсь предположить, что мое имя вам ни о чем не скажет, – он отступил назад, туда, где тень была еще гуще.

– И все же… Вы… спасли мне жизнь. Как вы оказались здесь?

– Случайно, – он пожал плечами.

– Ваш голос кажется мне знакомым. Да кто же вы, сударь?!

– Я услышал шум! Ради всего святого, что здесь произошло? Карлотта, вы не пострадали? – женщина обернулась на голос, и ее таинственный спаситель, пользуясь секундной паузой, исчез. Растворился в тенях, его породивших.

– Я не пострадала, – она пожала плечами и, не удержавшись, поджала губы: – Но здесь опасно находиться. Не так ли, сударь…

Тени и тени теней, таинственный господин с чарующим голосом исчез. Карлотта решительно шагнула вперед, но ее рука натолкнулась на стену, неожиданно выросшую из мрака.

– Здесь кто-то был, – тихо сказала она. – И я хочу знать, кто…

-6-

Произошедшее удалось сохранить в тайне. На театральном жаргоне это означало, что вскоре о случившемся знали абсолютно все в Опере, начиная с коллег Карлотты, заканчивая рабочими сцены и, естественно, директорами. Карлотте пришлось выслушать долгие и витиеватые извинения от господ Андре и Фирмена. После часа уверений в том, что подобное больше не повторится, диву наконец оставили в покое.

Но покой не шел. Воспоминание было четким и ярким, как порой бывают границы горизонта на море. А за этим обычно следует резкое ухудшение погоды. Особенно не шло из головы воспоминание о диалоге – нескольких пустяковых фразах – с таинственным спасителем. И его голосе…

Что есть в человеческом голосе? Элементарные модуляции голосовых связок, и на свет рождаются звуки. Почему голоса одних людей прекрасны, а других – не запоминаются вовсе? Карлотта никогда не задавала себе эти вопросы. Ее устраивало то, что ее голос достаточно хорош, чтобы украшать сцену Оперы. Но голос этого человека… Карлотта вспомнила легенду о Сиренах, завлекавших незадачливых мореходов в морские глубины, подчиняя их красоте своего голоса. За голос этого человека можно было умереть, не задумываясь. Этот голос не мог принадлежать существу человеческому, из плоти и крови. Этот голос был уникален…

***

Слухи, распространившиеся подобно пожару в иссушенном лесу, так же скоро сошли на "нет". Причина была проста и совершенно необъяснима. Слухи, как и огонь, должны чем-то питаться. А виновница их, так старательно культивировавшая слухи вокруг себя в недалеком прошлом, теперь категорически отказывалась не то, что говорить на эту тему – даже как-то намекнуть на обстоятельства. А, кроме собственно виновницы и вещественного доказательства в виде жутковатого вида дыры в полу, никаких свидетелей произошедшего известно не было.

Очередная репетиция прошла в обычной для последнего времени атмосфере полной неразберихи, постоянно прерываемая рабочими сцены. Но Карлотта, всегда так истерично реагировавшая на любое обстоятельство, мешавшее ее партии, на этот раз казалась полностью поглощенной своими мыслями. Даже обилие танцев не способно было вывести ее из себя.

Она искренне считала, что танцевальные номера в опере – как листья в букете – их не должно быть много, и они не должны бросаться в глаза; только дополнять картину, вытканную музыкой и голосами. Когда же, повинуясь капризу современных авторов, после страстной арии на сцену выбегали полуобнаженные юные создания и начинали танцевать, Карлотта полагала саму идею вокала в такой обстановке бесповоротно испорченной. А та форма, в которой она высказывала свое мнение… дива избрала ее много лет назад, когда не была еще дивой, и с тех пор ей ни разу не приходилось жалеть об этом. На поле битвы любые средства хороши, а что есть Опера, как не круглосуточная схватка за право появляться на сцене? Только выскочкам вроде Кристины Даэ, сенсациям-однодневкам, успех и признание буквально падали на голову, без усилий с их стороны. Карлотта зарабатывала место на сцене потом и кровью, долгими годами труда, слез и ошибок. Кристина вышла на сцену, спела, и все пришли в восторг… спела хорошо, но как-то отстранено. Будто пела и не она вовсе, а кто-то другой, невидимый, вложивший в красивую механическую игрушку свой ангельский голос и полную неземных страстей душу. Кристина сумела спеть так, что все поверили, что это поет она. Все, кроме Карлотты. Карлотты, которая, возможно, и не обладала ангельским голосом и ангельской внешностью, но никогда не присваивала себе чужих достоинств. Для нее пение Кристины было равносильно тому, как если бы прямо за ее спиной стоял настоящий певец, а Кристина – открывала рот под музыку.

Осознание того, что то был голос Призрака Оперы, пришло к Карлотте гораздо позже, вместе с осознанием смерти возлюбленного. В состоянии глубочайшего шока, отчаяния, в голове пульсировала одна мысль, показавшаяся ей тогда безумной. "Этот человек, это существо, заслуживает смерти не только за убийство, им совершенное. За то еще, что обладатель такого музыкального гения, способного буквально воскрешать из мертвых, мог опуститься так низко, что человеческая жизнь потеряла для него ценность. Тогда Карлотта решила называть его "человеком". Человека проще ненавидеть. Не существо, бездушную тварь, не ведающую в своем безумии, что она творит. Такую тварь презирают, боятся, возможно, но не ненавидят. Не бестелесную сущность, субстанцию, Призрака. В призраков можно верить или не верить, но ненавидеть их невозможно. А Карлотта именно ненавидела, горячо, с сокрушительной страстью. И сокрушила бы, представься ей такая возможность. Но призрак исчез – в полном согласии с законами избранного им жанра мистерии, или вернее будет сказать, "мистификации".

Да, этот человек был гением. Гением достаточно расчетливым, чтобы со скрупулезной точностью затеять и осуществить всю аферу с так называемым Призраком. И, в то же время, достаточно безумным, чтобы поверить, в звездный час своего призрачного могущества, что его сможет полюбить, как обычного человека, создание из мира живых, нормальных людей.

Карлотта не видела его лица, когда Кристина (из прихоти? следуя плану?) сорвала с него маску, обнажив лицо. Говорили, что оно внушает ужас. Что оно не может принадлежать человеку. Что одного зрелища его уродства было достаточно, чтобы оборвать тросы, удерживавшие люстру. Карлотта суеверна не была. Точнее, она старалась быть суеверной лишь тогда, когда это могло принести практическую пользу. Безусловно, этот человек был уродлив. Настолько, возможно, что на него нельзя было смотреть без суеверного ужаса. Но все его действия подчинялись логике, безумной порой, но отнюдь не мистической, не призрачной, а крайне, болезненно человеческой.

Итак, Призрак был человеком. Призрак был изуродован и Призрак остался жив, несмотря на все старания разрушить его логово и выследить хозяина.

И вот, не проходит и нескольких месяцев, как некий высокий господин с ангельским голосом, тщательно прячущий лицо в тени, буквально материализующийся из ничего, спасает ей, Карлотте, жизнь. После того, как он явно следил за ней из своей тени. Карлотта презирала бы любую женщину, не догадавшуюся на ее месте, что этот таинственный господин и есть "Призрак Оперы", человек, убивший ее возлюбленного. Можно, конечно, было допустить и другую возможность. Простое совпадение, приведшее некоего высокого господина (мало ли на свете высоких людей), прячущего лицо (мало ли, по какой причине), обладающего даром внезапно появляться и исчезать (талант, необходимый любому сыщику или шпиону), в стены Гранд Опера. Нет. Слишком много "простых совпадений".

***

Стук в дверь прозвучал тихо, вкрадчиво. Мадам Жири вздрогнула, невольно прижимая руки к сердцу.

– Войдите, – наконец произнесла она, запоздало стараясь принять непринужденную позу.

Запоздало, поскольку дверь уже открывалась. Человек, стучавший так деликатно, ждать под дверью явно не привык. Но, кого бы мадам Жири не ожидала увидеть на пороге, Карлотта в их число явно не входила. Тем не менее, это была именно она, в неизменно дорогом, но не вычурном наряде. На обнаженных плечах изящно лежала ажурная шерстяная шаль гематитового тона – дань ее траура.

– Я не помешала, надеюсь, – вежливая, закономерная ремарка. Между тем, узкие карие глаза певицы настороженно изучали собеседницу.

– Чем я могу вам помочь? – справившись с изумлением, мадам Жири замкнулась в холодно-вежливом внимании.

– Именно вы и можете мне помочь. Ведь о вас недаром говорят, что вам знаком каждый человек, когда-либо задерживавшийся в стенах Гранд Опера.

– Людям свойственно преувеличивать. Особенно здесь. Театр невозможен без гротеска.

– Жизнь невозможна без гротеска, я полагаю, – живо заметила Карлотта. – Но, если кому-то не повезет или, напротив, повезет воплотить гротеск в жизни… – она сделал паузу, наблюдая за реакцией собеседницы. Мадам Жири молча слушала, почти безучастно…

– Впрочем, к делу, – продолжая говорить, Карлотта намеренно избегала взгляда мадам Жири, делая вид, что увлечена довольно бесцеремонным изучением ее комнаты. В действительности, она с превеликим трудом бы вспомнила даже расположение предметов мебели. Как у незаурядной актрисы, все силы ее уходили на то, чтобы выбрать нужный ракурс, позу, малейший оттенок интонации и настроения. А декорации… декорации – дело режиссера. – Сегодня со мной случилась довольно интригующая… встреча, если можно так выразиться. Вы не знаете, мадам Жири, кем бы мог быть высокий худой господин, одетый в длинный темный плащ, чей голос, услышав однажды, забыть невозможно? – Нанося последнюю реплику, как удар кинжалом, Карлотта обернулась, сверля взглядом мадам Жири.

Безусловно, обе женщины были прекрасными актрисами, но на какую-то секунду в глазах последней промелькнуло выражение подлинного страха за кого-то. Достаточно быстро, чтобы сама мадам Жири не могла его сдержать. Достаточно медленно, чтобы Карлотта успела его увидеть и с трудом удержаться от торжествующего возгласа: "ага!".

Карты были сданы. Теперь начиналась настоящая схватка.

– Под ваше описание подходят многие джентльмены. Возможно, если бы вы описали его лицо…

Сама того не зная, мадам Жири интуитивно обнаружила единственно слабое место в обороне Карлотты. Блеф в такой ситуации был, увы, неуместен. Если она все-таки ошибалась (нельзя было не учитывать такую возможность), ее бы просто подняли на смех. Поэтому диве пришлось сказать правду:

– Я не рассмотрела его лица. Было достаточно темно.

Теперь мадам Жири с трудом удержалась от триумфального возгласа.

– В таком случае, вы не допускаете мысль, что господин был вовсе не высоким? И плащ на самом деле был светлым?

– Я не обладаю способностью видеть в темноте, но я не слепая! – возмущенно отрезала Карлотта.

Эта фраза, довольно невинная и продиктованная единственно праведным негодованием, почему-то попала в цель… одну из неизвестных целей в сознании мадам Жири. Ее рука судорожно сжала спинку кушетки. Одно из тех движений, что происходят помимо нашей воли и так очевидны для окружающих, символы нашей слабости. Карлотта не могла его не заметить, но этим все и ограничилось. Попытка найти в произнесенных словах скрытый смысл ни к чему не привела.

– Боюсь, я ничем не смогу вам помочь, – мадам Жири покачала головой. – Вашему описанию недостает деталей. И, если больше вы ничего не разглядели… Но, вероятно, этот высокий господин с незабываемым голосом обещал вернуться? В таком случае, вы сможете сами спросить его имя… если при первой встрече он не был достаточно откровенен.

– Нет-нет, – Карлотта решила, что самое время перейти к мелодраматической части, чтобы усыпить внимание собеседницы, которая очевидно – очевидно – что-то знала. Или кого-то… – Все произошло так внезапно… ужасно… доски на сцене оказались непрочными, и я чуть не упала, а этот господин меня спас. Так мило с его стороны – оказаться рядом и помочь мне. Но он скрылся так же внезапно, как и появился, и я даже не успела его поблагодарить.

– Прошу прощения, – твердо произнесла ее мадам Жири. – Но я все еще не имею ни малейшего представления, о ком вы говорите. И, боюсь, я ничем не смогу вам помочь. Вряд ли я знаю в лицо всех ваших поклонников.

– В таком случае я благодарю вас за внимание, – но Карлотта не был бы Карлоттой, не воткни она ответную шпильку. – Видимо, со временем ветшают не только доски, – с этими словами она гордо прошествовала к выходу из комнаты.

Ничья. Тихий смех…